vincent lang
винсент лэнг
▴ ▴ ▴

matthew mcconaughey
▴ ▴ ▴

▴ ▴ ▴

новая пачка почти совсем промокла в обрызганном чьей-то системой поливки пиджаке. газ в зажигалке почти кончился. щелчки ее у кончика влажной сигареты бесполезны, но я повторяю их, как заведенный, пока, наконец, попытки не венчаются успехом. целеустремленность главное, да?
конечно.
главное - идти к цели.
второе по важности - знать, что у тебя за цель.
или я все перепутал?
твою мать. сигарета гаснет где-то на половине и я отправляю ее в полет до ближайшей урны. дорога покажется бесконечно долгой, если я не могу сосчитать ее в выкуренных сигаретах, потому что куда проще размышлять о том, какая по счету ударная порция дыма прожевывает своими челюстями мои легкие, чем позволять себе думать об остальном. забавно было окрестить всего пару запретных вещей остальным, но я привык так называть мысленно несколько островков в сознании, к которым приближаться было чревато; заодно с приближением к ним я прямой наводкой шел к бару или просто к шкафчику, в котором стояла початая бутылка виски. паршивого, надо сказать, голова от него потом как между молотом и наковальней. поэтому не стоит обращаться к остальному.
а что за этим, собственно, кроется, охота знать? о'кей, где там шкафчик и отстойное пойло.
я кладу пачку на подоконник в надежде, что безжалостное солнце атенса просушит ее быстро. палящий круг в зените и, по хорошему, мне бы сейчас холодный душ и новую рубашку, а не холодный виски и старое кресло в мотеле. только от хорошего я отвык совершенно, как отвык, например, от домашней еды или, скажем, улыбок - после попыток растянуть в них губы с непривычки ноют мышцы. поэтому с чьей-то точки зрения каждый мой шаг - неверный в своем основании. я веду себя совсем не так, как полагает, а? совсем не так, как стоило бы.
я буквально слышу, как долбятся о черепную коробку звонкие голоса, на разный лад сетующие об одном и том же:
так нельзя, винс.
до чего ты себя доведешь, винстент?
эй, винни, снова нацелился на выгребную яму или просто неудачный понедельник?
последнему оратору пришлось пережить болезненную встречу с кулаком за недозволенное сокращение и не менее недозволенные шутки в мой адрес. впрочем, скорее всего, приложил я его из-за того, что больно уж колола правда. входила между третьим и четвертым ребром чем-то острым, но ржавым - под стать всему прочему. все вокруг проржавело и прогнило, как старые трубы, и, в первую очередь, мое отношение к жизни. только трубы можно заменить, а его - нет.

я погорячился, называя виски холодным; льда в холодильнике не нашлось и в итоге я не удосужился даже достать стакан. открученная крышка летит куда-то в сторону раковины, шаркающие шаги подводят меня к креслу, насчет которого сказано было верно - старая развалина, но в таком месте нечего ожидать чего-либо другого.
впрочем, это место - одно из наиболее подходящих для меня; лучше и не выдумаешь. как для города населением более десятка тысяч людей, атенс подчас казался мне невероятно пустым, в какой-то мере вымершим, и, как ни странно было это отстраненно признавать, но я чувствовал себя в нем комфортно. куда более комфортно, чем в родном цинциннати, где жизнь умудрялась бить ключом даже на окраинах /или даже там - яростнее всего/, где время все шло и шло, неумолимо отдаляя меня от всего того «остального», о чем я не любил заговаривать, но, все же, в чем предпочел застрять. я застрял в нем точно так же, как большая часть жителей застряла в атенсе - прочно и основательно. разница только в том, что из атенса существовал способ выбраться - полупустое шоссе прочь из города; а мое болото было со мной повсеместно.
мое остальное находилось внутри_вокруг неотлучно.
а остальное - это шесть лет в армии. два года на далекой от горячих точек базе, где все текло так размеренно и спокойно, что я с чистой совестью отвечал во время редких звонков матери, что я в порядке и так будет и дальше. не то, чтобы мною питались особые надежды на то, что такое положение - константа, но пока это было так, мне не приходилось врать и над письмами сидеть ломая голову, придумывая очередную байку, случившуюся в части, которая говорила бы о том, что живу я едва ли не припеваючи. на третий год мне пришлось с этим познакомиться, и, знаете, знакомство было не из приятных.
винс, да ты сочиняешь, как дышишь, - саймон хлопает меня по плечу, через которое и заглядывает в почти дописанную весточку матери; в тусклом свете пыльной палатки не существует особо понятий вроде приличия. в тесном кругу сослуживцев не существует особо секретов, в отличии от пролегающих между мной и бриттани лэнг миль, которые ими были уже забиты. я чувствую вину, которая скребется в неопределенном месте где-то внутри, за то, что намеренно создаю для нее иллюзию личной безопасности, тогда как правда может вылезти наружу слишком просто - одной неверной роковой пулей или слишком близко рванувшим снарядом; и вот уже вместо письма ей бы вручили телеграмму в официальной форме. и я чувствую вину, но продолжаю дальше пускать пыль ей в глаза, потому что меньше всего хочу, чтобы она волновалась - этого чувства я итак принес ей в достатке за все года своей жизни, на протяжении которых она воспитывала меня сама. не знаю, в какой точно момент типичные сказки об отце-летчике стали для меня очевидно обманчивыми и когда именно я понял, что история была банальнейшей до невозможности - той, где какой-то безымянный для меня мудак бросает на восьмом месяце беременности женщину, с которой черт знает как связался на свою голову. по крайней мере, он так думает. еще он думает: на кой черт мне эти заботы? и гениальная своей простотой идея сияет в его голове, именуется она побегом и знаменуется одним громким хлопком двери. картинка эта в моей такая ясная, такая живая, что я просто принимаю ее, как данность, какой-то частью осознавая, что в самом деле приблизительно так все и было. так вот не знаю, в какой точно момент до этого дошел. знаю только, что боюсь превратить свой уход в армию в нечто такое же. в безвозвратную пропажу. и не хочу, чтобы этого боялась она.
а потом из просто трудного существования все превращается в кромешный ад. в вакуум из автоматических /инстинктивных?/ действий, жаркого, раскаленного почти воздуха и болезненно колотящегося сердца, подгоняемого то ли адреналином, то ли страхом; или и тем, и другим. состояние не менялось вне зависимости от времени суток и конкретного местонахождения/положения. во время привала и в эпицентре перестрелки, пока балансировал на грани сна и реальности и когда происходящее казалось диким бредом при горячке - все было неизменным. неизменно шумящая в ушах кровь. неизменно отработанные движения и действия. неизменно режущие от песка и стекающего со лба пота глаза. беспощадное солнце разъедало тело не хуже, чем пули, врезающиеся в кожу, но в отличие от них оно будто бы перемалывало раскаленных жерновах и все внутри. выжигало нас с земель ему подвластных, и каждого под этим натиском хватало на разный срок.
меня хватило на четыре года регулярных схваток, и я хотел было продолжать молчаливую борьбу, но одна из тех самых пуль, что наравне с калеными добела лучами солнца врезаются в кожу, врезалась аккурат недалеко от сердца.

я привычно потираю плечо. оно ноет время от времени; то ли на погоду, то ли как вздумается. иногда - жжет изнутри. я делаю новый глоток и это жжение смешивается с жжением в горле/желудке, смазывая остроту ощущений. с очевидным усилием заставив себя встать, проверяю состояние пачки на подоконнике, потому что от желания покурить начинает дереть горло. она оказывается не до конца сухой, но я считаю это уже приемлимым и выудив одну сигарету отправляюсь к тумбочке, чтобы пошарить в поисках спичек. находятся они быстро, потому что мотельный ящик я особо не захламлял, хоть и нахожусь тут уже прилично. кроме коробка в нем пирочинный нож, остановившиеся часы, маленькая записная книжка и кольцо. помедлив с пару секунд, вместе со спичками беру и кольцо, которое потом кладу на столик напротив себя. самое обыкновенное, без вычур, обручальное кольцо. изрядно потускневшее и, вполне возможно, мне теперь великоватое - за пять лет я явно похудел. истощал?
я таскаю это кольцо с собой, куда бы не отправился.
я засовываю его от глаз подальше, - в ящики, в карманы, в бардачок, - но всегда таскаю его с собой.
прикуриваю от заженной спички и, если присмотреться, можно увидеть смутное отражение огонька в кольце.
остальное - это кэтрин бишоп. это кэтрин, имя которой позднее в звучании с фамилией 'лэнг' ей нравилось куда больше; по крайней мере, так говорила она сама. белый халат и безукоризненная улыбка были ярким пятном среди и без того слепяще-стерильного окружения, пока я лежал в больнице. глаза так же резало, но уже от света ламп и девственно белых цветов вокруг, а кровь шумела в ушах, только теперь по трудно определимым причинам. кэтрин бишоп каждое утро улыбалась своей безукоризненно-идеальной улыбкой, осведомлялась о моем самочувствии и каким-то отработанным жестом поправляла мое одеяло. кэтрин бишоп казалась мне ненастоящей, искусственно слепленной во всей своей идеальности и образцовости и, признаться честно, меня порядком это бесило. меня раздражало, что рядом с ней я ощущал себя сплошным комком недостатков и пороков и жажда избавиться от этого, развенчать выстроенный в собственной голове миф о ее внеземном происхождении, и подстегнула меня к попыткам узнать ее ближе. увидеть кэтрин бишоп без прикрас, без идеально белого халата и заученных фраз для общения в формате врач-пациент. перестать называть ее кэтрин бишоп и, в итоге, назвать кэтрин лэнг.
кэтрин лэ-энг. мне все еще нравится, как это звучит, - довольно протягивает кэт, оставляя отпечаток помады на наполовину выбритой щеке, пока я застываю с бритвой в руках, глядя на нее в отражении зеркала. она говорит так каждое утро после ссоры прошлым днем/вечером и эта фраза будто сглаживает все острые углы, которых по началу было слишком мало. слишком, чтобы меня это время от времени не беспокоило; слишком, чтобы мои подозрения о том, что потом придется расплачиваться их обилием не оправдались.
в какой-то момент мы пришли к тому, что вся совместная жизнь стала лавированием среди этих самых углов. они находились в основании моей работы, которой я даже слишком дорожил; в расхождении картинок будущего; в том, что одна из немногих этих картинок, что у нас совпадала, со временем стала казаться недостижимой. нам обоим казалось, что чтобы снова появилась возможность сглаживать углы, нам нехватало чего-то в дополнение. вернее - кого-то. вера кэтрин в то, что все не так уж плохо в нашей жизни, угасала параллельно с тем, как копилось количество провальных попыток завести ребенка. после каждого визита к врачу мне приходилось стоять у запертой двери в ванную, слушая приглушенные всхлипывания, и запоздало испытывать муки совести за то, что в такие моменты в голове нет ничего, кроме простого вопроса: когда это все закончится? беда в том, что я не знал толком, что имел в виду под 'этим'. возможно, нашу явно складывающуюся не самым удачным образом семейную жизнь, тщетные попытки, слезы кэтрин или вообще что-то другое. но я не был намерен никоим образом приложить руку к завершению чего бы то ни было /разве что слез, если бы только мне это было под силу/, ведь я действительно любил ее; и, кажется, любил сильнее обычного, когда она, наконец, открывала дверь и, заплаканная, утыкалась мне носом в плечо. даже если плечо это было больное, я лишь молча морщился от смутной боли, но терпел.
терпел долго, потому что терпела и она; в конце концов, я вообще время от времени задавался вопросом, почему она все еще со мной? я бывал временами определенно несносен, а если и не бывал, то это меня попросту не было дома.
а она все ждала и ждала меня каждый раз, старалась встречать улыбкой, чаще всего - вымученной или той самой, безукоризненной, которой она была обучена будто бы, как иные люди обучены реверансу.
пока, в один день, ее улыбка не была ни вымученной, ни заученной - она просто блуждала по ее лицу, даже скользила во взгляде, и я, наверное, понял все даже раньше, чем она сказала одно короткое: получилось.

я наклоняюсь вперед, протягиваю руку и движением пальцев заставляю кольцо крутиться на поверхности стола. оно мельтешит прямо перед глазами и сливаясь в одно грязновато-золотое пятно будто бы напоминает пулю. я почти слышу выстрел, резкий звук, с которым она вылетает. одной глубокой затяжкой пытаюсь прогнать слуховую галлюцинацию, наблюдая за тем, как кольцо вращается все медленнее, а после со стуком падает.
я в самом деле слышал выстрел.
за квартал почти, пока ехал к месту где, по словам звонившего в полицию прохожего, кого-то грабили. обычно это не было моей заботой, сюда стоило отправить кого-нибудь из офицеров, но я был недалеко и послать проверить меня сочли рациональным решением. я сам так посчитал, услышав тот самый звук, и прибавил газу, уверенный, что дело обернулось плохо и кто-то, скорее всего, отказался отдать чертов кошелек и теперь в лучшем случае жмется от страха в угол в проулке. это если стреляли, чтобы постращать. в худшем - неумолимо теряет кровь все в том же проулке на грязном асфальте, припоминая, как выговариваются слова о помощи, которые стоит кричать. и я понимаю, что это именно последний случай, когда слышу такой крик. и я понимаю, что руки, держащие руль, почти немеют, когда узнаю голос.
кэтрин лэнг, в девичестве бишоп, хоронят на центральном кладбище цинциннати недалеко от могилы моей матери. никаких приписок на надгробии не делают, но я знаю, что под плитой покоятся сразу двое. знают это, в принципе, все, но вполне разумно молчат после того, как я чуть не устроил скандал в больнице, когда мне сказали, что сделали все, что могли.
и все, опять же таки, потому, что правда слишком колет. правда обо мне, заключающаяся в том, что я твердо уверен, что не сделал все, что мог. я не уберег. я не спас.
подчас я чувствую себя так, будто это в моей вспотевшей ладони был ствол.
подчас я чувствую себя так, будто я снова в чертовой машине, за квартал до нужного проулка слышу выстрел.

я бросаю окурок в узкое горлышко бутылки и он с шипением падает на дно, на котором еще плещутся символические остатки виски. саму бутылку отправляю в урну. позволяя себе время от времени таким вот образом отбиваться от рук, я все еще не потерял работу, наверное, потому, что умею потом сходу вернуться в колею.
умею отключить что-то внутри, превратив дальнейшее в результат доведенных до автоматизма действий; армейская привычка/навык. и сейчас - тот момент.
теперь уж точно время холодного душа.
я надеваю новую рубашку, сверху - подсохший пиджак. беру с подоконника пачку и засовываю ее в карман.
теперь будет чем считать расстояния в этом полумертвом городе, в который я так отлично вписался.

▴ ▴ ▴
▸ батька сам всех найдет и со всеми свяжется.
▸ пробный пост.